Галина Трилiс

— Что случилось? — с любопытством спросила девушка, сидящая напротив.
.

Элишка задумчиво почесала голову и, глядя в окно, начала вспоминать. Вдвоем они гуляли по безлюдной набережной, взявшись за руки, когда вдруг хлынул дождь. Пока они бежали к старенькому McDonalds, их курточки насквозь промокли. Ее знобило. И они сели у окна пить чай из дурацких стаканов, пытаясь согреться. Капли дождя быстрыми струйками стекали по стеклу. Река покрылась серой рябью, а в лужах танцевали полусферы блестящих пузырей. Они о чем-то долго говорили, о чем-то маловажном, когда он, потянувшись к своей куртке, достал конверт и молча положил его на стол. В прозрачном конверте она увидела нелепую открытку и маленький флакон духов от Hugo Boss.
.

— С красной тесьмой, которые ты так хотела?
— Те самые, но…
— Какой же он заботливый! — мечтательно вздохнула девушка.
— Да погоди ты! — рассердилась Элишка. — Только представь, мокрая и замерзшая открываешь открытку, а там корявым, угловатым почерком написано: «Выходи за меня замуж»!
— Да ты что…
— Лизонька, на открытке! Он даже не смог этого сказать. Просто написал, — презрительно фыркнула она и с раздражением добавила: — Коряво.
— Ну и что? Стеснялся, наверное.
— В McDonalds. Он сделал это в McDonalds. На открытке, — чеканила она короткие фразы, полные осуждения.
— Ты меня удивляешь, — ласково начала Лизонька. — Никогда не думала, что условности имеют для тебя значение. Какая разница, где? Важно ведь, что он сделал тебе предложение.
.

Элишка молчала. Она была худенькой шатенкой чуть выше среднего роста, с маленькой грудью и большим носом. В обтягивающих джинсах, сером свитере и ярко-желтом шарфе эта девушка ничем не выделялась, кроме шарфа и… своего носа. Даже растрепанные волосы, закрывающие часть ее лица, не могли скрыть ее нос. Не то, чтобы он был большим, но мог бы быть и чуть меньше. Все остальное в ней было невзрачным, выступая лишь обрамлением для царствующего носа. Даже глаза не совсем обычного цвета с первого раза никто не замечал.
Этот нос был велик ровно настолько, чтобы привлекать внимание прохожих, но при этом не отталкивать. Резковатые черты лица говорили о сложном и вздорном характере. Но это нисколько не мешало ей обожать саму себя, вызывая и в других нечаянную симпатию.
Она сидела, насупившись, и о чем-то думала, явно не желая поддаваться уговорам подруги.
.

— Хорошо, и что ты ему ответила? — все так же участливо спросила Лизонька.
— А что я могла ответить? Мне еще два года учиться. Да и не хочу я замуж! — довольно резко ответила она.
— Вообще?
— Вообще — не знаю. Но сейчас я точно не хочу быть ничьей женой.
— Хм… — задумалась подруга. — И как ты ему это объяснила?
— Объяснять не пришлось. Я, когда прочитала текст на открытке, рассмеялась, знаешь, безудержно так, от всей души. А потом увидела его глаза… — она замолчала, погрустнев. — Но я, правда, не хотела его обидеть.
— Ты как всегда…

.
Разговор оборвался. Каждая смотрела в свое окно. Они сидели в кафе, где встречались по выходным — выпить по чашечке кофе и поговорить по душам. Девушки всегда садились за один и тот же круглый столик в уютном уголке между двух окон, и перед каждой из них открывался вид на улицу. Но смотрели они в два разных окна, на две разные улицы.
Лизонька наблюдала, с каким жадным удовольствием ее подруга поедает огромный кусок двухцветного бананово-шоколадного торта, украшенного ягодой физалиса, и, покачав головой, с завистью спросила:

— Как ты можешь есть столько сладостей и не полнеть?
— Это потому что я много страдаю, — смеясь, ответила Элишка и принялась за следующий кусок.
— Вообще-то, ты заставляешь страдать других.
— Думаешь, я не понимаю? — с набитым ртом возмутилась она. — Но он как будто меня не знает! Или знает какую-то другую меня, которую не знаю я. Как? Ну как я могла согласиться?!
.

Она замолчала и начала сосредоточенно и сердито жевать, словно перемалывала остатки его надежды.
.

— Наверное, потому он и написал такими сконфуженными, стыдливыми буквами. Это как-то… отчаянно, согласись? — она отодвинула пустую тарелку.
Подруга посмотрела на нее с тихой тоской, без осуждения, без зависти. Она сама мечтала выйти замуж, но ее никто не звал.
— А что твой? — спохватилась Элишка, вспомнив о том, что существует еще кто-то, кроме нее, и с любопытством повернула свой немаленький нос к собеседнице.
— Тишина…
— Но в сети светится?
— Светится.
— Уже неделя?
— Девятый день.
.

Элишка нахмурилась.
.

— Еще напишет. И позвонит. И прибежит. Просто иным нужно больше времени, — пыталась она поддержать подругу.

.
Лизонька улыбнулась в ответ с такой нежной грустью, что у Элишки навернулись слезы. Тряхнув головой, она откинула волосы с лица, и попросила счет.
Скрипнули стулья. Девушки надели плащи, укутались в шарфы и вышли навстречу осени — та меланхолично блуждала по городу, теряя листья на ветру и разбрасывая грусть на перекрестках.
Две родственные души, такие разные, несовместимые и неотделимые. Они дружили, сколько помнили себя, и всегда оставались вместе. Подруги обнялись на прощание, и каждая пошла своей дорогой.

. . .

Был прохладный, но ясный день. Лизонька стояла на остановке, растревоженная после встречи с Элишкой, и чувствовала, как ее накрывают сумбурные мысли. Она жила неподалеку, в одном из старых городских кварталов с красивыми «царскими» домами. Ей нужно было проехать пару остановок, но стоять на месте она не могла. Что-то тревожило ее. Не выдержав, Лизонька пошла домой пешком.

.
Эта девушка никогда не пряталась от своих ощущений. Напротив, пытаясь разобраться в себе, она порой расцарапывала душу до зудящей экземы. Лизонька шла вдоль парка, залитого осенним солнцем, вдыхала запах пожелтевшей листвы, смотрела на косые лучи, падающие сквозь прутья забора, и изо всех сил старалась насладиться этим днем. Но у нее не получалось. Смутное чувство, которое она никак не могла распознать, мешало ей.
.

«Максим сделал ей предложение… — бормотала она вполголоса, силясь осмыслить новость, вызвавшую в ней столь противоречивые отклики. — Неужели я завидую?» Она расстраивалась все больше и уже не замечала ни осенних красок, ни улыбающихся ее кудряшкам встречных мужчин, ничего и никого вокруг. Она шла, поглощенная внутренним единоборством, которое разворачивалось между той Лизонькой, которой она хотела быть, и другой, которую усердно в себе подавляла.

.
«Нет, это не зависть. Ведь я не хочу быть на ее месте», — оправдывалась хорошая Лизонька, не смеющая завидовать другим.
«Да? Тогда почему ты так недовольна жизнью?» — вторила ей циничная, трезвая Лиза, которая плевать хотела на ожидания других и изводила себя болезненными откровениями.
«Не знаю. Может, потому что в ярком свете ее жизни моя жизнь тускнеет…» — попыталась она объяснить гложущее чувство. И тут же неприятно поморщилась, окончательно осознав, что ее второе «Я» говорит правду: она завидует.
.

Тем временем девушка подошла к дому, где жила со своими родителями. Это было дореволюционное здание с красивым бледно-зеленым фасадом. В таком доме всегда хотела жить Элишка, неравнодушная к архитектуре, а Лизоньке это было безразлично. Скрипнув парадной дверью, она начала подниматься по старинной лестнице с деревянными перилами, в которых даже трещины были отполированы временем. И чем выше она поднималась, тем глубже прятала свою зависть, внезапно вырвавшуюся на поверхность сознания, — от себя и от других. С каждой ступенькой она все сильнее подавляла неугодное чувство. И когда девушка стояла у двери, протягивая руку к звонку, ее лицо было привычно безмятежным.
.

Больше всего она хотела быть хорошей. Глубоко неуверенная в себе, в этом она находила опору — быть хорошей. Ей казалось, это самый верный путь понравиться другим. Но зачем нравиться людям? К этому вопросу, однако, Лизонька еще не пришла.

. . .

Рогорск с его осенью и городской суетой остался позади. Обычный город-миллионник, которыми полон мир, — судьбы скрещиваются, сталкиваются, но чаще проходят мимо друг друга, так и оставшись незамеченными. Это город, в человеческих потоках которого легко остаться одиноким. Никому ни до кого нет дела. Живешь в своем маленьком мире друзей и сослуживцев и будто извне наблюдаешь за рекой проплывающих мимо судеб.
.

Именно это и нравилось Максиму — ощущение свободы с леденящим привкусом одиночества, витающее в городе. Было в этом что-то жестокое и прекрасное, хлещущее правдой по щекам, заставляющее чувствовать себя живым.

.
В старом центре он знал каждую улочку, каждый дом, каждый двор. Там прошло его детство. Он любил эту часть города за особый уют, прячущийся в колодцах старых зданий и неровности мостовых. А потом его семья переехала в царство безликих высоток, что выросло по ту сторону реки, — в новый дом, напоминавший груду бетона с множеством окон.
.

Он легко заводил друзей. Большой и добродушный шалопай со взъерошенными волосами и игривым взглядом. Когда Максим улыбался своей широкой искренней улыбкой, он будто распахивал двери, приглашая в свой мир. И глядя на него, невозможно было удержаться, таким приветливым казался этот парень. А может, дело было в его глазах мышиного цвета. У него были добрые глаза.
.

Его институтские годы прошли как линия кардиограммы, где высшие точки — это пики очередных влюбленностей, а низшие — провалы в учебе. Максим терпеть не мог буквоедство, кропотливые занятия и изучение теорий. Он учился у самой жизни договариваться с людьми, добиваться своего, искать короткие ходы и находить наилучшие решения. Это был один из тех троечников, которые десять лет спустя принимают на работу бывших отличников. Бестолковый студент бестолковой системы, презирающий и насмехающийся над ней, он успешно завалил первую сессию, кое-как сдал вторую и исключительно благодаря обаянию с трудом закончил институт.
.

Он работал менеджером по продажам в крупной компании уже два года. Выглаженная бледно-голубая рубашка, черные брюки, элегантные ботинки и хорошее настроение — больше ему ничего и не нужно было, чтобы произвести хорошее впечатление.

Таким однажды его и встретила Элишка.

. . .

Годом ранее.
Максим взглянул на часы. Нужно было скоротать еще полчаса, а ждать он не любил. В такие моменты его съедала скука и сердило неумение себя занять. Он заказал кофе и подошел к стеклянному шкафу, чтобы выбрать десерт. Но опоздал.
Озадаченная трудным выбором, там стояла девушка, слегка наклонив голову набок. С присущей некоторым людям щепетильностью она выбирала торт, взвешивая все преимущества и недостатки каждого из десертов, стоящих на полочке, — их было шесть. Девушка стояла, загораживая собой витрину.
Максим ждал.
Она стояла, почти не шевелясь, лишь слегка меняя наклон головы. Максим начинал раздражаться. Кусочек торта мог скрасить его ожидание. Но из-за этой девушки ему приходилось ждать еще и во время ожидания. Мысль об этом рассердила его.
.

— Девушка, не могли бы вы подвинуть свой любопытный нос, оставив и другим немного места?
.

Она на мгновение замерла. Затем резко, с подчеркнутой театральностью, повернулась к Максиму и почти уткнулась ему в лицо своим великолепным длинным носом. Увидев этот нос прямо перед собой, Максим медленно попятился назад, понимая, сколь опрометчивы были его слова. Стоя лицом к лицу, она молча сверлила парня укоризненным взглядом.
.

— Вы же понимаете, что ударили сейчас по больному месту? — быстро и довольно злобно заговорила она.
— Я же не…
— Все мое детство прошло в насмешках, это мозоль во всю жизнь! У меня не нос, а мозоль на лице, понимаете?
— Но я же не…
— Нельзя вот так взять и ударить человека по носу! Вы слышали когда-нибудь про детские травмы?
— Слышал, — виновато признался он.
— Тогда вы понимаете, что испортили мне день, неделю и, может быть, целый месяц. Потому что мой длинный нос тянет за собой много длинных и неприятных воспоминаний, которые вы так грубо разбудили и которые мне теперь придется долго усыплять!

.
Максим окончательно растерялся. Ее нос, ее взгляд, ее тон и скорость, с которой она говорила, окончательно выбили у него почву из-под ног. Он стоял, не находя слов.
.

— Что вы молчите? — в ее голосе послышалось ехидство.
— Давайте я куплю вам десерт? — ничего другого, чтобы сгладить эту неприятность, он придумать не смог.
— Вы думаете, можно сделать человеку больно и откупиться тортом? — в ее глазах начали мелькать искры насмешки.
— Девушка, давайте полегче. Я в конце концов не мог знать, что природа так наградила вас. Вы стояли ко мне спиной! — зажатый в угол, он начал сердиться. — Что за воспитательную беседу вы здесь устроили? Какая травма? Какие воспоминания? Тоже мне, психолог…
— Молодежь, вы что-то брать будете? — раздался голос из-за прилавка.
— Да! Молодой человек купит мне вот этот торт, — с невинной улыбкой заявила девушка, ткнув пальцем в витрину, и с ликованием взглянула на Максима.
.

Тот на секунду опять опешил. Затем вздернул брови, достал бумажник и купил ей торт.
.

— Меня зовут Элишка, — она протянула ему худенькую руку.
— Макс, — очарованный такой бесцеремонностью, он пожал ее холодную ладошку своей большой теплой рукой и, словно привязанный на веревочке, пошел вслед за Элишкой.

.

Они сели за столик, и он принялся наблюдать, с какой детской сосредоточенностью она ест свой торт, такая юная, такая хрупкая и в то же время такая дерзкая. Такая противоречивая. «Она как еж, — подумалось ему, — колючая, длинноносая, с маленькими лапками и мягким животом». Он улыбнулся. Но мысль о том, что он обидел этого колючего ребенка, огорчила его.
.

— Я правда не хотел вас обидеть, — тихо и ласково сказал Максим.
— Да брось ты, я же пошутила, — как ни в чем не бывало ответила Элишка.

.

Он растерялся в третий раз. И взглянув на часы, понял, что не заметил, как прошло время. Она отобрала его десерт, его ожидание и его полчаса. Максим вышел из кафе, прошел метров сто и замер. Эта маленькая очаровательная нахалка отобрала что-то еще, но что именно, он никак не мог понять.

. . .

В отличие от других Элишка не поддавалась обаянию Максима. Хоть и по-доброму, но она открыто смеялась ему в лицо, рушила привычные сценарии, подтачивала его самоуверенность и не выказывала ни малейшей сговорчивости.
Он же, обычно пользуясь у девушек большим успехом, разленился. Широкоплечий, статный, с открытым взглядом, он вызывал доверие. Чувствовалось, что на него можно было положиться. Девушки влюблялись в него, сами того не замечая.

.

С Элишкой, однако, он попал впросак. Там, где другие послушно шли рядом, она петляла странными фигурами, сбивая парня с ног. Неподвластная его очарованию, она приходила и уходила из его жизни, когда ей вздумается. И он, давно привыкший к женскому вниманию, был удивлен — она даже не думала проявлять свой интерес.

.

Занятно, но Элишка не казалась ему привлекательной. Напротив. Ее резкость в сочетании с длинным носом отталкивали Максима. И в то же время что-то в ней его интриговало. Порой она его сердила, порой вводила в замешательство, а иногда он испытывал нежность к этому носатому существу с холодными руками. Он все чаще думал о ней. И ловил себя на непривычном, новом чувстве — ему хотелось ее оберегать.

.

Он позволял ей забирать самое вкусное из его тарелки, доедать последние конфеты, перетягивать на себя одеяло холодной ночью и захламлять его стол девчачьими вещами. Он не выстраивал границ и принимал ее безгранично. А она пользовалась этим сегодня и бесследно исчезала завтра, забыв выйти на связь. Он не мог добиться ее привязанности, и это привязывало его к ней еще больше. Это интриговало и дразнило его.

.

— Здравствуйте, это Максим. Я что-то не могу дозвониться до Элишки, не отвечает, — послышался взволнованный голос в телефонной трубке.
— Здравствуй, — ответил мужчина. Это был ее отец. — Она ушла в театр, наверное, выключила звук. Правда, я почему-то думал, что она с тобой.
— Нет, не со мной…
— Не переживай, она скоро должна вернуться.
— Спасибо, — он положил трубку.

.

Максим сидел, уставившись в стол, и чувствовал, как в нем нарастает злость. Он пытался понять, что вытворяет эта маленькая бестия. Он был уверен, что знает Элишку. Он был уверен в ней.
По крайне мере так ему казалось… до этой минуты.
Он рассердился.
Но вместо того чтобы махнуть рукой и, взяв гитару с косячком, пойти к друзьям, как делал раньше, он сидел оцепеневший и ждал ее звонка.

.
Осознание этого разозлило его еще больше. Если до этого он злился на Элишку, то теперь рассердился на себя — за то, что позволяет ей так себя вести, за то, что перед этой избалованной девчонкой он, взрослый уже мужчина, стал беспомощен. Она словно скрутила его, великана, своими маленькими холодными пальцами и завязала в огромный узел, который развязать теперь могла только она.

.

Его злость взрывалась вспышками ярости и медленно растворялась, словно чернила в воде, превращаясь в мутную грусть. Прошло два долгих часа, прежде чем раздался звонок. Злость прошла. Он был подавлен. Какая-то из множественных ниточек, связывающих его с Элишкой, оборвалась. Что-то маленькое, но очень важное умерло в нем за эти два часа.
.

— Привет! У меня столько пропущенных от тебя, что-то случилось?
— С кем ты была? — голос Максима был уставшим.

Элишка поняла, что разговор будет не из приятных.

— Ну что за допрос?
— С кем ты была? — устало, почти равнодушно повторил он.
— Ходила в театр авангардистов. Ты же не любишь театры, вот я и пошла без тебя! — она заискивала, пытаясь задобрить Максима.
— С кем ты была? — спросил он в третий раз все так же спокойно.
— С одним парнем, ты его не знаешь…
— Ты считаешь это нормальным?
— А что в этом такого? Мы ходили в театр. Не более. Как единомышленники! — сказала она возмущенно, пытаясь овладеть ситуацией.
— Когда у девушки есть парень, она не ходит в театр с другими!
.

Элишка наспех искала аргументы, чувствуя странную перемену в Максиме, когда внезапно раздались короткие гудки. Он положил трубку.
.

Хмыкнув, она пожала плечами и пошла ужинать. Но аппетит пропал. Тоскливо нанизывая брокколи на вилку, девушка продолжала мысленно ругаться с Максимом и отстаивать право на свободу, когда встретилась взглядом с отцом. Тот внимательно и долго смотрел на дочь и, не проронив ни слова, осуждающе покачал головой. Элишка опустила глаза. Она вынуждена была признать, что не права, но сдавать позиций не хотела и Максиму решила не звонить.
.

Прошел день. Максим молчал.
Прошел второй. Максим по-прежнему не звонил. Таким она его не знала. К концу третьего дня Элишка начала терять терпение, то и дело посматривая на телефон, проверяя сообщения и пропущенные звонки.
Звонка не было.
.

От ее уверенности в своей правоте не осталось и следа. Она чувствовала, что теряет власть над Максимом. Ей не хватало его заботы, его внимания, его незримого присутствия. Она скучала по Максиму. Но еще больше по себе, по той себе, какой была с ним — обожаемой и обворожительной. Она померкла без собственного отражения в его восхищенных глазах. И там, где раньше было тепло, теперь ее окружала пустота.
.

Дни, проведенные в ожидании его звонка, тянулись бесконечно долго. Она все глубже погружалась в уныние, чувствуя, как ее медленно опутывает паутина тоски. «Это слабость», – сказала она вслух и, встряхнувшись, села за книги. С большим трудом ей удавалось сосредоточиться, но ненадолго. Мысли сбегали от нее как дезертиры и стайками улетали к Максиму.
.

Так прошло еще два дня.
Он не звонил.
.

Это была схватка молчания. Элишка не хотела сдаваться, понимая, что тот, кто первым заговорит, тот и проиграет. Тот и подчинится. Холодные пустые дни были наполнены его молчанием, как раздутый от голода живот. Это выматывало. Она торговалась из последних сил, пытаясь урвать побольше свободы у своей любви. Пока не поняла, что, отстаивая себя, может остаться одна.

. . .

Прошла неделя.
.

Она стояла у его двери — виноватая, поникшая, с живой еще надеждой — и собиралась нажать на кнопку звонка. Элишка догадывалась, что проиграны все карты и сроки. Речь давно не идет ни о театре, ни о верности. Недельное молчание вывело их безмолвный конфликт в совершенно иную плоскость. Теперь решалось, где граница, за которой уже нет… их.
.

Глубоко вдохнув, она позвонила. Секунды ожидания показались ей долгими минутами.
Наконец Максим открыл двери…