Галина Трилiс

Старость — это когда идешь мыть лапы и стукаешься лбом о стеклянную дверцу, потому что плохо видишь…
Тебя поцелуют в лобик.
А ты тихонько хмыкнешь.

Старость — это когда каждую ночь снятся кошмары и каждый раз новые, потому что позади долгая жизнь и есть что вспомнить. Хочется зарыться в одеяло поукромней.
Она садится рядом и что-то шепчет мне на ухо, пока я не усну. Я морду ей в ладонь кладу.
Старость — это когда не слышишь ее голос на прогулке, зовущий «Иди сюда», и она верит. Потому что, проснувшись поздним вечером, я обнаруживаю, что она ест печенье без меня.
И она делится, сочувствуя.
Старость — это когда мячик возвращает в детство, как всегда. Но играть все чаще предлагает она.
Старость — это когда становишься стройным, потому что панкреатит, артрит и сердце шалит. И, значит, диета. Есть теперь хочется всегда.

Я побывал в пяти странах и множестве городов.
Я видел излишне много котов.
Я сменил семь квартир и один дом.
И знаю, главный в семье — он. Тот, что нечаянно роняет в меня сыр по утрам.
Но у меня главная — она. И если рядом ее лысые ноги и лохматая голова, пахнущая шампунем, мне не страшно. И я отважный.
Я — очень серьезной собаки сын, но стал человеческой мамы дитем. По крайней мере двуногая так думает. Моет мне лапы, уши, усы. Тискает по вечерам, укладывая спать, и шепчет о любви. Зимой надевает мне шапку и обувает в сапожки. Странная она у меня немножко.
Я говорю с ней глазами и хвостом.
Я многого не знаю и не понимаю в этом мире земном.
Ведь я шерстяной.
Но точно знаю одно: я не вырасту никогда.

Пусть я седой старикашка и лапы хрустят артритом, я навсегда останусь ее собачьим ребенком, ее ушастым Бенджамином Баттоном.
И буду ее любить всегда.
А она всегда будет моя.
Не страшно терять слух и нюх, если рядом есть те, кого любишь.
Страшно потерять любовь.
Ведь тогда и жизнь мимо пройдет.
Поэтому я нервничаю, когда она закрывается в ванной одна.
Мало ли. Вдруг ее засосет?

* * *

Кто бы мог подумать, что ворчливую стареющую собаку — с помутневшим взглядом, хромающими лапами и зловонным дыханием — можно так сильно любить?
Для постороннего человека это всего лишь усыхающее, утратившее очарование прыткой юности, изношенное и потертое жизнью старое животное, которое плетется за хозяином, время от времени останавливаясь, чтобы передохнуть. Оно стоит и безучастно смотрит в пространство перед собой в то время, как лапы бьет предательская старческая дрожь.

Но для хозяина это создание — живое воплощение небывалой преданности и любви. Дюжина вместе прожитых счастливых лет, в течение которых всегда рядом были длинный любопытный нос и тонкий бойкий хвост, между которыми на четырех коротких ножках колыхалось теплое, длинное, шерстяное тельце.

Что может быть прекраснее этих доверчивых собачьих глаз, которые в обрамлении разбросанных сединок заглядывают прямо в душу и робко спрашивают: «Я ведь любил тебя всегда, когда ты была неправа, больна, сурова, зла и некрасива. Я ведь любил тебя тогда. А ты? Будешь ты любить меня такого — седого немощного старичка?»
И глядя в эти преданные, подернутые пеленой глаза, вдруг понимаешь, что вот это и есть она — подлинная красота жизни.

Берешь на руки и обнимаешь маленького зверя, думая о том, что человечности в нем, возможно, больше, чем в тебе самом. И улыбаешься, поглаживая беленькие лапы.
А за окном падает первый пожелтевший лист. В воздухе пахнет осенью. Осень прекрасна. И осыпающейся красочной листвой, и ярко-белой сединой, и благодарностью за все, что было прожито.
Да, она грустна.
Но как она красива и мудра…