Галина Трилiс

Я ошибся, когда сказал, что у меня две страсти — женщины и еда. Их на самом деле три, не считая соседского кота.
Двуногая лежала в мягких одеялах, шурша страницами старинной книги, а я ютился на ковре под солнечным лучом и вспоминал интриги.
Тепло согрело мои кости.
Усы повисли в полудреме.
Я отдался истоме.
И снилась мне мастифа дочь.
Когда на самый кончик носа села… муха.
Я глаз открыл. Второй открыл. И злобно клацнул зубом, пытаясь ее прогнать прочь!
Злодейка улетела.
Морфей увлек меня обратно. И я увидел ее вновь — дородна, полнотела.
Одна нога ее была как окорок прошутто. Не то чтобы она была из рода свинского. О нет! Но этот ее необъятный пышный зад — он мог бы быть героем множества баллад.
На цыпочках я шел к ее подхвостью, когда…

— Вззззз…..
— Да чтоб тебя! — спросонья рявкнул я.
— Чапа, — послышалось нравоучение с дивана, — все-таки выражения надо выбирать.
— Эх, ну вас… — ворчал я недовольно, укладываясь спать.

Закрыл глаза.
О дочь мастифа, где ты?
Но ее нигде нет, простыл красавицы и след.
А ведь какой был силуэт…
Дрянная муха!
Я так тоскливо ее ждал, что от меня Морфей сбежал.

— Взз, взз?
— Уйди, пожалуйста, — вздохнул устало я.
— Взззз, — заискивала муха.
— Уйди, противная, — наморщив нос, я зарычал.
— А потому что мыться надо чаще, — двуногая ехидничала на диване, пока я на полу страдал.

Мастифа дочь ушла от меня прочь. И нечем было этому помочь. Что оставалось мне? Лишь думать о прошутто. Его, я слышал, сушат на крючках. Я утопал в мечтах, когда…

— Взззз? — раздался мерзкий звук опять.
— О боги!
— Вз-ззз-ззз! Со мной не будешь ты скучать!
— А не летела бы ты, муха, чешским лесом? — спросил ее я с неподдельным интересом.
— Чапа!
— Что Чапа? Она прогнала дочь мастифа и съела мой прошутто!
— Взззз, — не унималась муха.
— Она всего лишь муха, — смеялась та, что без хвоста.

Всего лишь муха, возжужжав, села передо мной и лапами показывала чудеса. Я поднял уши и скосил глаза. Двуногая чуть со смеху не померла. А расхитительница благ ко мне без совести и без сомнений прямиком ползла.
Я вспомнил дочь мастифа.
И сладко пахнущее свинское копыто.
И тонкие кусочки пармской ветчины.
Которых я лишился из-за этой сволочи!
И не сдержался.
Взметнувшись вверх и пасть разинув, я мощь свою призвал и, лапой зацепившись за лежак… на пол упал.
Но грациозно.
Двуногая сползла с дивана, чтобы Чапу утешать, и кости мои старые собрав, начала на руках качать.

— Не люблю мух, — изобразил я скорбную зверушку.
— Я, Чапа, тоже, — она поглаживала с нежностью мою макушку.
— Ужасно не люблю, — я закусил обиженно губу.
— Зато, дружочек, я тебя люблю, — она поцеловала меня в мокрый нос. И я почувствовал, что я счастливый пес.

Муха, взглянув на нас блаженных, завистливо сказала «вззз…» и улетела.
Я снова разложил на солнце великолепнейшее тело.

* * *

Мухи, которые доводили молодого Чапу до исступления, теперь вызывают в нем сдержанное возмущение. За долгие годы своей жизни, богатые неуклюжими, неловкими и подчас даже позорными падениями, он наконец понял, что муху ему не поймать.

С некоторых пор мудрый пес предпочитает молча, поочередно поднимая то одну, то другую седую бровь, наблюдать за этими мерзкими жужжащими созданиями. При этом вид имеет очень мрачный. Если же муха подползает слишком близко, седого Чапу это раздражает. Он долго терпит, но, не выдержав, может и встать. И очень грозно… зарычать. Муха, конечно, в страхе улетает. Тогда почтенный пес зевает с видом победителя и, бросив на меня надменный взгляд, снова засыпает.